Доверься, он твой - Страница 14

Но чем больше Катерина думала о первоначальной причине болезни, тем чаще думала: не попала ли мать в аномальную зону с тем мужчиной?

Она нашла это место на карте дяди Миши — судя по всему, место неземного счастья матери. А в таких местах, как она знала от дяди Миши, действуют мощные электромагнитные поля. Они, утверждал доктор Альцгеймер еще в начале прошлого века, могут подтолкнуть к гибели нейроны головного мозга.

Ее лекарство не должно допустить развала в голове матери и таких больных, как она. Что она называет развалом? Необратимый процесс, когда уменьшается объем мозга, атрофируются извилины коры, изменяется белое вещество полушарий. Мудрый доктор Альцгеймер предупреждал, что если не лечить в самом начале, то происходит самое страшное для больного и окружающих — разрушение психики. Ее препарат должен задержать развитие болезни.

Доктор Верхотин обрадовал в прошлый раз:

— Ваша матушка, похоже, почти готова вернуться в прежний мир.

Слова доктора, если честно, испугали ее. Катерина привыкла к своему образу жизни, сжилась с тревогой за мать, которая в какой-то мере даже утихла, переложенная на доктора. А если мать вернется, то днем и ночью она будет искать у нее признаки нездоровья. Даже в самых простых словах, на которые не обратила бы внимания до болезни. Иногда ей становилось страшно за себя: она что же, не хочет, чтобы мать вошла в норму? Катерина не отвечала себе на этот вопрос, она гнала его.

Казалось бы, что особенного сказала мать, когда они сидели под калиной?

— Посмотри, — сказала Ксения Демьяновна, указывая на гроздья. — Раскуси калину, ты увидишь, что у косточек форма идеального сердца. Поэтому калину назначили символом супружеского счастья.

Если бы это сказал кто-то другой — ничего особенного. Но… Куда девать свою настороженность и подозрительность?

Она искала в себе то, что могло бы убедить: мать рассуждает здраво. Нашла: мать рассуждает здраво, потому что ее препарат работает.

Но если так, то ее препарат не может дать сбой!

Лежа без сна, Катерина осматривала дом, комнату матери. Снова увидела доктора Верхотина с его насмешливой улыбкой. Как ей повезло, что она узнала о нем!

6

Вадим разглядывал миниатюрную копию испанского веера. Как он хорош! Кто подумает, что это не произведение прикладного искусства, а утилитарная вещь — способ быстрой связи с Микульцевым?

"Как это странно!" — усмехнулся он. Трудно поверить, что чувство давней вины Дмитрия Сергеевича всему причина. Он давно уже не тот доверчивый парнишка, только что вышедший из университетского сообщества, который подвернулся под руку Микульцеву.

Морские глубины с тех пор он познал, изучил. Если говорить без ложной скромности, то много раз нырял и в человеческие глубины. В них многое удивляло, многое поражало. Но и радовало тоже.

Он подкинул веер, невысоко, поймал и стиснул в руке.

Почему мобильник в виде веера? Потому что он — Микульцев, вот почему. Иногда, казалось Вадиму, из-под маски немолодого Микульцева выскакивает как черт из табакерки мальчишка. Живет в нем и не взрослеет. Придумывает что-то, а взрослый Микульцев осуществляет. Фантазирует, а взрослый Микульцев воплощает в реальность. Придумывает рискованный трюк, а взрослый Микульцев исполняет. Но по своей опытности знает, какой толщины батут бросить под себя на всякий случай.

— Знаешь, как говорили мои далекие венесуэльские предки? Да-да, у меня есть и такие, — однажды сказал ему Дмитрий Сергеевич. — На самом деле человек движется к мудрости, а не к старости. Только не все замечают это. В своих льяносах — так называется там то, что в Африке саванной, — пояснил он на всякий случай, — мои деды осенью собирали в стада диких лошадей, коров, быков. Чтобы клеймить своим клеймом. Скажите, Вадим Андреевич, сколько надо мудрости — направить животных так, чтобы они оказались в твоих коралях? Главное, — Микульцев щурился, — создать коридор, по которому к тебе придет то, что надо. Тут без мудрости никак. Это вам говорю я, старый жулик. — Ему нравилось называть себя так. Мальчишка снова вылез наружу.

Чистая правда, чтобы направить кого-то к себе, нужно создать коридор, по которому он придет, не промахнется, согласился Вадим. Разве не так поступил Микульцев с ним много лет назад?

То, что он испытал после того, что открыл ему Дмитрий Сергеевич за сигарой в темной комнате, он не назвал бы отложенным страхом. Страха нет, но досада — определенно. Впрочем, испугаться есть чему. Как повернулась бы его жизнь, если бы на таможне открыли коробки? Едва ли они были с кубинскими сигарами.

Вадим задержал дыхание, ожидая реакции собственного тела. Но по спине не побежали мурашки, хотя лопатки приготовились дернуться, чтобы сбросить их.

Значит, страха нет. Это точно, он узнал бы это чувство. Потому что испытывал его, спускаясь в океан. При всяком погружении есть доля вероятности не вернуться.

Снова покрутил веер. Он стал теплым. Интересно, подумал Вадим, сколько таких вееров заставило Дмитрия Сергеевича раздарить чувство вины?

Он усмехнулся. На самом деле чувство вины недостаточно точно оценено в обиходе, если оно способно мучить даже таких людей, как Микульцев.

А у него самого как? Оно руководило им когда-нибудь?

Вадим все еще был в костюме и галстуке. Пора переодеться, подумал он, выловив взглядом джинсы, которые расслабились в кресле. Он в спешке "усадил" их туда.

А это удобно — жить одному. Никакого стороннего глаза. Жена гоняла его, как щенка, который, играя, разбрасывал вещи по всей квартире. Он отбивался, поначалу успешно — помогала пылкость желаний.